Земля  - Михаил Елизаров

– Кстати, – заметил Юра, – на хоздворе возле мусора всегда кто-то ошивается. Подбирают старые времянки.

– Вить, – сказал я. – А покажешь памятник, на котором заклинание написано?

– Если вспомню где…

На том разговор и закончился.

Могила оказалась детской. Мы спугнули белку – ярко-рыжую, словно выкрашенную хной. Она смешно поскакала по снегу между оградками к ближнему дереву и в три рывка добралась до самой верхушки.

Витя проводил зверька удивлённым лицом.

– Вот что она здесь делает?

– Песенки поёт и орешки всё грызёт, – предположил я.

– Орехи? – засомневался Витя. – Тут и шишек-то нет.

– Это ж из Пушкина. А орешки непростые. В них коронки золотые…

Витя вежливо хохотнул:

– Не, белка не станет жрать черепа… – А потом добавил: – У каждого свой талант. Вот я так не могу сочинить…

На чёрной “дверце” под портретом трогательной курносой девочки с косичками и бантами стояло имя: “Лилианочка Шульгина”. Она умерла в пять лет, но была моей одногодкой.

Оставив тачку с лопатами на дорожке, я подошёл вплотную к оградке. Между трубами, из которых оградка была сварена, поблёскивали мелкие сосульки, похожие на прозрачные клычки.

Отворил калитку. На снегу возле цветника виднелись замёрзшие следы подошв. На гранитной подставке леденел пластмассовый тюльпан.

Взгляд мёртвой мягко ударил в душу. Царапнуло тоской и жалостью, словно вспомнилось расставание или обида.

– Как думаешь? – спросил я у Вити. – Антон – сатанист?

– Не, они чёрное носят, блэк-метал слушают, – Витя постучал пальцем по белой пластмассовой капле, торчащей из его хрящеватого уха. Второй наушник просто болтался поверх воротника, что-то мушино бормотал, неприятно похожий на выпавший протез барабанной перепонки. – Антоха одевается цивильно и выглядит как чухан-рокабилл. И в юридическом учится на заочном.

– Так юрфак – самое логово для сатанистов, – кисло пошутил я. – Будущие адвокаты дьявола… А ты чё слушаешь?

– Хип-хоп. Бодренькое такое, пацанское.

– А где заклинание?

– С обратной стороны вроде.

Я обошёл памятник. Оглядел сверху чёрную полированную глубину гранита, похожую на нефтяной омут.

– Снизу, – сказал Витя, закуривая.

У меня была версия происхождения таинственных знаков. Я предположил, что на плиту нанесли поминальный текст, а потом по какой-то причине стёрли полировкой – вроде истории, приключившейся с дедушкиным памятником. Размытые нечитаемые контуры – чем не язык мёртвых?

Я присел на корточки и увидел. Но только не обещанный текст на загробном языке, а выцарапанную картинку: двойной круг и пентакль в нём. Точки пересечения пентакля и кругов были подписаны какими-то закорючками.

Морда внутри пентакля, которую я принял сначала за традиционную козлиную, на поверку оказывалась кроличьей. Обвисшие рога, помещённые в боковые лучи пентакля, определённо были оробевшими ушами кролика. Или же передо мной была безрогая разновидность длинноухого безбородого козла.

– Антоха говорит, – сказал Витя, – на кладбище нельзя и курить.

– Почему нельзя?

– Прицепиться может какая-нибудь сущность, на табачок запасть… Ну что? Увидел? – Витя облокотился на оградку.

Изображение было тонким, как паутина. Его, видимо, нанесли иголкой или ещё чем-то очень острым. И, пожалуй, сделали это давненько, потому что царапины были несвежими, зарубцевавшимися.

– А чего ещё нельзя? – спросил я.

– Деньги считать.

– Почему?

– Достаток уйдёт.

– Ладно. А где, собственно, заклинание на языке мёртвых? – спросил я, борясь с искушением потрогать рисунок. Меня удерживали только контекст нашего с Витей разговора и давешние предупреждения Антона о “колдовском яде”.

– А ты на что сейчас смотришь?

– На кролика, – пояснил я.

– Какого ещё кролика?

– А вот этого! – я потыкал в рисунок. – Не видишь разве?

Витя навалился на оградку, чтоб получше разглядеть плиту. У него так безвольно и заманчиво отвис подбородок, что мучительно хотелось отпустить саечку.

– По ходу, не та могила, – сказал наконец Витя. – Попутал.

Я не стал говорить ему, что эта “ошибка” произвела на меня куда большее впечатление.

С того случая я начал пристальней относиться к кладбищу и вскоре убедился, что Антон если и выдумывал, то опирался в фантазиях на вполне конкретные приметы тайной активности.

Должно быть, у заядлых грибников зрение сортирует подножный камуфляж исключительно на предмет вожделенных шляпок. Я тоже стал подмечать вещи, на которые раньше не обратил бы внимания: вот торец бетонной плиты залит чем-то густым, липким, а к подтёку пристало несколько трепещущих птичьих пушинок; верёвка с чередой узелков привязана к перекладине чугунного креста; похожая на рябиновую гроздь россыпь капель цвета киновари на снежной шапке цветника; целый хоровод из следов возле полугодовалой могилы.

Ради эксперимента я, отправляясь на участок, положил на могилу конфету – шоколадный трюфель в яркой зелёной обёртке. Когда возвращался, конфета исчезла. Всё, как и предупреждал Антон, – “круговорот хавки”.

Наблюдал странную женщину. Отнюдь не в чёрном, а в обычном бежевом пуховике и вязаной шапочке. Она монотонно ходила вокруг какой-то могилы и мелко-мелко крестилась – будто наматывала на нос нитку.

Местная жучка-приживалка, из тех псин, что крутились возле нашей бытовки, трусила по своим собачьим делам. Увидев меня, униженно завиляла хвостом, стала раскланиваться и положила на снег то, что несла в пасти. Это была чёрная петушиная голова с объеденным, бледного мясного цвета гребешком.

Мне не терпелось рассказать об этом Юре, но именно в тот вечер я узнал от него, что могилу, выкопанную в первый день, я сделал вроде как бесплатно. По негласному кодексу за детские и подростковые могилы оплату с родственников не брали. Я бы и так её выкопал, эту благотворительную могилу. Но ведь могли предупредить и заранее. Я надулся и умолчал про петушиную голову. В конце концов, не всё ли равно, кто втихую бесоёбит на кладбище.

*****

– Ой, как мне это знакомо… Я странненькой девочкой росла, нелюдимой, – по голосу Алины было слышно, что она улыбается. – Хотя до восьмого класса была круглая отличница. Но никуда не вписывалась, ни в один коллектив. Даже в собственную семью. Вот честно, всё детство была уверена, что меня в роддоме с кем-то перепутали! Ну не могут мои родители быть такими тупыми!.. В общем, предпочитала тусить в одиночестве. А если общалась, то только с юными психонавтами отмороженными. Был у меня тогда дружок Ромочка, ходили мы с ним за ручку на Первое загорское кладбище. Какие закаты я там встречала! – потянула мечтательно. – Краски истеричные, безумные! Как на картинах Тёрнера: небесный ад из пурпура, смерчи лиловые, пламя синее и ржаво-золотое – красота неописуемая! Среди небесных берегов он видит труп меж облаков!..